Вторая часть доклада Е. Я. Марголита была посвящена трансформациям эксцентрического персонажа 1920-х гг. в советского героя 1930-х гг. Так, в трилогии о Максиме протагонист-балагур постепенно превращается в статуарного и монументального «рабочего царя». Интересно, что одним из кандидатов на эту роль был Соломон Михоэлс, знаменитый король Лир середины 1930-х гг. В Максиме — как и в Лире — происходит своеобразное взаимодействие «короля» с «шутом». Одна из гипотез Марголита заключается в том, что Шут в «Короле Лире», в отличие от балаганного шута, а также Тиля Уленшпигеля (типажный ряд, к которому принадлежит герой «Юности Максима»), вписан в иную традицию. Персонаж последнего фильма Г. Козинцева значительно ближе к феномену юродства как добровольно взятой на себя миссии и тесно связан с Николкой из пушкинского «Бориса Годунова». Это и есть одна из ключевых трансформаций, произошедшей с традицией эксцентризма в советском кино и неожиданно отозвавшаяся спустя почти три десятилетия в постсоветском «Хрусталев, машину!». «Попробуйте прочитать фильм Германа через феномен юродства, начиная с посвиста собаки в первом же кадре картины, вплоть до встречи только что „опущенного“ (и сразу же поднятого) героя со Сталиным, лежащим в куче дерьма. Это встреча юродивого с царем, ибо в соответствии с этой системой, юродивый и есть царь наизнанку», — закончил выступление Е. Я. Марголит.
